Хибинские Тундры. Февраль 1998 года

Тусклый, покрытый белесой дымкой, рассвет этих угрюмых гор настороженно встретил нас на станции. Не предвещая бурной радости и сладострастного упоения роскошью типичного отпуска где-нибудь у моря, он настраивал на спокойные и созерцательные нотки загадочной души туриста. Низкое солнце, лик которого так редок, а потому радостен в этих местах, скрывалось за некрутыми серыми склонами хребтов, и лишь незначительная часть его света проникала к нам, неярко освещая унылую картину лопарского севера.

Нас только двое. Мы долго ждали этого чарующего момента начала, чувства полного отрешения от остального мира, которое начинается еще в поезде. Пожалуй, нет человека, мыслящего на этой земле, который был бы в состоянии точно объяснить, зачем мы здесь, что за такой “северный микроб”, заставляющий возвращаться сюда еще и еще раз, отказывая себе во всех благах цивилизации лишь за то, чтобы протропить в просторах Хибин свою лыжню, выпив до дна чашу сурового норова севера.

Мы тронулись знакомым путем, шедшим по дну долины, на перевал Юмъекорр. Он словно прорезан в хребте, образуя в нем щель. Подобные образования типичны для Хибин, рельеф которых во многом определен проходившим здесь когда-то ледником. Дорога не была трудна, несмотря на то, что нас всего двое и тропим помногу. Помогает знание маршрута и тщательно подготовленное снаряжение.

Уже через четыре часа доходим до расщелины Аку-Аку — удивительного природного образования. Она пересекает несколько хребтов по прямой линии. Склоны ее отвесны, а глубина более сорока метров. Расщелина образует своеобразную долину, соединяющую несколько поперечных. Снег в расщелине плотный и местами превратился в фирн, что говорит о сильных ветрах, дующих здесь часто, по крайней мере, в феврале. На ручье, вытекающем из расщелины, находится последнее перед перевалом удобное место ночевки. Здесь мы наскоро обедаем и подгоняемые холодом быстро выходим дальше.

Наш маршрут проложен нестандартно. Большая его часть пролегает по траверсу главного хребта Хибин, имеющего форму подковы. Один день на то, чтобы забраться наверх, а затем борьба с ветром, облачностью, холодом, без спуска вниз на протяжении стольких дней, сколько потребуется для прохождения полного траверса подковы. До нас этим путем наверняка ходили, но на вопрос, кто ходил и когда, мы не получили ответа. В городской туристической библиотеке есть описания лишь на маленькие кусочки траверса, которые в сумме не составляют и трети пути. Отдавая себе отчет в том, что главными трудностями будут ветер и проблема ориентирования, мы пытались сделать все возможное еще в Москве, однако теория, как известно, может быть легко опрокинута на практике. Риск, неопределенность, чувство первооткрывателя, забытое в наше время, и алчность жаждущих удовлетворения амбиций утверждали наше решение идти именно этим путем.

Подойдя к перевалу Юмъекорр, поворачиваем направо для того, чтобы выйти по склону на хребет и начать наш траверс. Около трех часов дня поднимаемся наверх и с удивлением обнаруживаем перед собой перевал с четко обозначенной седловиной. На север отлично виден перевал Хибин-пахкчорр, а на юге открываются еще три щели в хребтах, и все это на одной линии. Понятно, что мы стоим в расщелине, параллельной Аку-Аку, но проходящей выше и прорезающей пять хребтов. А ведь этого на карте не обозначено!

Удивительно, но к трем часам мы прошли то, что по плану должны были пройти лишь к обеду завтрашнего дня. Двигаться дальше на гору было бы неразумно, так как возможное отсутствие мест для стоянки и всего два часа оставшегося светлого времени могли бы сыграть с нами злую шутку. Мы расположились на ночевку. В расщелине лежал фирн, местами переходящий почти в лед.

Выкопали яму, поставили в нее палатку, обнесли снежной стенкой. Померив температуру, выяснили, что мои “заморские” часы с альтиметром и термометром не очень-то для этого годятся, поскольку их предел — минус двадцать градусов и они быстро зашкалили.

Небо было абсолютно чистое, ни облачка, ни дуновения ветерка. Тишина. Полная тишина. Деревьев отсюда уже не видно, а вокруг, на сколько хватает взора, холодные, безжизненные, обледенелые скалы. В душе настойчиво утверждался подсознательный настрой на отрешенность, мысли просты и кратки, неразрешенных проблем нет. Все, что связывает с этой землей далеко. Душевные и физические силы организма слились вместе и растворились в окружающем мире. Природу нельзя побороть, ты — ее частица, надо ее чувствовать, пусть она владеет и душой и телом — это единственный путь жить здесь, любить эти горы.

Это состояние сторонние люди называют “помешательством”, изливая многие философии мира на тех, кто ходит сюда, дабы вылечить их, но болезнь настолько сильна, что вновь и вновь сквозь года настойчиво возникает желание вернуться, раствориться среди скал, облаков и воздуха, стать самим собой, стряхнув толстый панцирь напущенности с души. Туризм, если это исковерканное слово употребимо к данному состоянию, не спорт. Это религия, стиль жизни, психология, мощный направляющий импульс всех поступков и идей человека. Соревновательная его часть существует, поскольку человек устроен так, что не может без этого. Был ли возможен прогресс цивилизации, если бы мы не стремились быть лучше других, если бы здоровые амбиции и одержимость идеей уступили бы место праздной лени и безразличию? Стремление к превосходству — свойство человека от природы, имеющееся во всем животном мире, заложившее основы общества, а затем нашедшее свое выражение среди ходящих в горы в виде разрядов, категорий и соревнований.

9.02.98

Утро второго дня встретило нас приветливо. Полное отсутствие ветра, ясное небо, видимость более чем на пятьдесят километров, в палатке только минус пятнадцать градусов. Приготовили незатейливый завтрак, поглотили его и, одев кошки, двинулись вперед. Быстро вышли на ближайшую вершину. Отсюда открылся изумительный вид на горы Чунатундра и лежащее перед ними озеро Имандра. Я истратил большое количество пленки на скромные попытки воспроизвести красоту гор, однако передать внутреннюю суть их величия непросто и у меня это не получилось.

Практически весь путь по траверсу пролегал несколько левее по ходу движения и чуть ниже гребня хребта. Везде лежал фирн, поэтому постоянно шли в кошках, а лыжи тащили за собой, однако в целом, ничего сложного. Редко где приходится идти по тридцатиградусному склону, в основном положе. Периодически мы делали небольшие остановки, но долго не сидели, потому что холодно.

Появился ветер, еще недостаточно сильный, чтобы мешать двигаться, но уже приносящий ощущение дискомфорта. Во время одного из ослаблений между его порывами мы устроились пообедать. Встали прямо на гребне хребта между вершинами Кудрявцева и Рабо. Отсюда открывается прекрасный вид километров на сто на озера с западной стороны и на другую сторону подковы с восточной стороны. Мы съели по несколько конфет, перевальную шоколадку, немного кураги и орехов. Налитый из термоса чай быстро остывал. Руки и ноги, оставшись без движения, коченели, поэтому обедали всего минут десять или пятнадцать. Долго рассиживаться желания не возникло.

Когда мы продолжили свой путь дальше, было еще около часа дня, и у меня родилась надежда на то, что мы пройдем сегодня траверсом дальше перевала Западный Арсеньева, возможно, даже до перевала Восточный Арсеньева, обогнав график как минимум на один день.

Примерно через час мы вплотную подошли к вершине Юмъечорр. С нашей стороны она выглядела дружелюбно — ровный фирновый склон градусов тридцать, местами выступали камни. Зато на запад она обрывалась крутыми склонами и замечательными по красоте, но опасными карнизами, которые загадочно освещались сбоку прямыми лучами низкого солнца. Мы стояли чуть ниже вершины и, конечно, возникло желание быстро на нее сбегать. Я положил рюкзак и налегке, только лишь с палками, минут за пять поднялся на самый верх. Там стоял большой триангуляр — геодезический знак, отмечающий высоту, долготу и широту места. С боковым контрастным освещением он выглядел весьма драматично и, пожалуй, даже украшал открывающийся вид. Время поджимало, и, сделав несколько кадров, я повернул обратно.

Вскоре мы спустились на перевал Западный Арсеньева. Он, как и большинство перевалов в Хибинах, прорезан в хребте в виде узкой воронки. За ним была видна долина реки Малая Белая. Идея ночевать здесь мне не понравилась, поскольку очевидно хороших мест нет, а дуть в щели может гораздо сильнее, чем где бы то ни было еще.

Солнце постепенно склонялось вниз, к самым озерам и светило из-под облаков, которые оказались выше. Темнело. Мы решили дойти до ближайшего понижения в хребте и встать там. К счастью, такое место просматривалось, и до него было недалеко. Очутившись там, мы не торопясь выкопали чуть пониже вершины хребта ямку под палатку, выровняв площадку под нее, обнесли все это ветрозащитной стенкой, поставили палатку. Она, по-моему, была хороша. Невысокая, как раз на двоих с вещами, прочная, имевшая форму вытянутой сферы, укреплявшаяся двенадцатью штормовыми оттяжками — одним словом, то, что нужно. Спокойно поев, мы завалились спать. Все-таки трудный ходовой день давал о себе знать.

10.02.98

Проснулись мы от резких толчков. Вся палатка, выгибаясь в разных направлениях, заваливалась от бешеных порывов ветра, который проникал даже в спальник. Тусклый свет полной луны просачивался сквозь снежную взвесь пурги, слабо освещая внутренности нашего капронового убежища. Пол дрожал, и лежащие на нем вещи скакали в разных направлениях, теряясь и путаясь. На улице что-то трепыхалось, стуча о бок палатки. Очевидно, слетела какая-то из оттяжек. Ветер то и дело заваливал стенку палатки, прижимая нас к полу. Трудно сказать, сколько было времени, но я полагал, что-то около двух часов ночи.

Стало совершенно очевидно, что разбушевалась стихия не в шутку и, видимо, надолго. Возможно, наша палатка долго не простоит. Мы стали быстро одеваться во все теплые вещи, которые имели. Сильный ветер, постоянно клавший на нас стенку нашего маленького дома, активно мешал это делать. Пришлось одеваться по очереди: один держал стенку палатки, пока другой собирался. Полагаю, собрались мы за полчаса. Все это время на улице что-то билось, рвалось, трещало, нагнетая страх в торопливо копошившихся людей, укрывшихся в маленьком, потерявшем форму, беззащитном мешке, затерянном в бескрайних просторах севера.

Одевшись, я приоткрыл молнию внутренней палатки. Мощный напор воздуха, смешанного со снегом ударил мне в лицо, и я зажмурился. Когда порыв на мгновение ослабел, и стало полегче, я увидел, что тент порвало пополам, и одна половина трепыхалась, еще держась на оттяжках, а о местонахождении второй вместе с двумя лыжами и палками можно было лишь догадываться. Оба тамбура смело, и все вещи, лежавшие там, унесло ветром, включая и ценные принадлежности — наши бахилы и посуду. Ветрозащитной стенки высотой в полметра больше не существовало, собственно как и ямы, которую мы вечером выкопали в снегу, а затем поставили туда палатку для защиты от ветра. С хребта смело весь снег, и дно ямы стало вровень с остальным склоном. Беспомощные остатки тента жалко болтались на пяти оттяжках, и жить им, вероятно, осталось крайне мало.

Положение оказалось довольно серьезным. В этой ситуации надо работать очень быстро — мгновение, и нужная вещь унесена ветром. Я решил расстаться с остатками тента, поскольку внутреннюю палатку они уже не защищали, а вещи, державшие их, могли быть выдернуты и унесены в любой момент. Доковыляв с трудом до оттяжек, сдернул две, которые крепились на оставшихся лыжах. Остальные три крепилась на ледорубе и двух палках. У меня не получилось отвязать оттяжки, поскольку тент со страшной силой под напором ветра постоянно тянул их, и нельзя было ослабить веревки. Ну да бог с этим, — подумалось мне, — ледоруб и две палки — без них можно, нужно спасать более ценное. И я нырнул обратно во внутреннюю палатку, которая уже стала бесформенным куском капрона, потеряв неизвестным мне образом все металлические стойки. Весь этот шевелящийся мешок со Светкой и со мной то и дело сдвигало к обрыву при каждом порыве ветра, и чтобы избежать падения я воткнул в кольцо, крепившееся к низу палатки айсбайль. Это помогло.

Ветер проникал сквозь капрон стенок, быстро охлаждая открытые участки кожи. Накопившаяся днем усталость не давала быстро двигаться. Тепло стремительно уходило от согревшегося было тела. Мы собрали остатки вещей в рюкзаки. На улице что-то хлопнуло, и моментально во внутренней палатке появилась небольшая дырка. Очень скоро она распространилась во всю стену. Все, последнее убежище не выдержало. Остатки вещей стали шустро уходить в темную взвесь пурги.

В жизни человека бывают такие моменты, когда не реагировать нельзя. Зачастую нам отпускается лишь один шанс и надо во что бы то ни было им воспользоваться. Упустил — другого не будет возможно никогда. Бурная жизнь требует зачастую моментальных действий, а в горах это происходит, по-моему, чаще. И вот я осознал, что надо сиюминутно принимать верное решение, поскольку через час пребывания в этом месте и… нас найдут только весной, возможно…

Засунув в рюкзак остатки палатки, упустив при этом три пенополиуретановых коврика из четырех, мы наскоро подготовились к спуску. Тента больше с нами не было, как собственно и державших его вещей. Непонятно, как могло выдернуть глубоко утоптанный в плотный фирн ледоруб и две палки. Каждая из таких точек держит до ста килограмм, а ведь болталась всего лишь половинка от меленького тента.

Света с трудом удерживалась на месте. Ее вместе с рюкзаком при каждом порыве ветра немного сдвигало. Лежа на снегу, она цеплялась за воткнутый айсбайль, который не давал сдуть ее с хребта. Мне было немного легче, так как вешу я значительно больше, и во время порывов я лишь приникал вниз, а в остальное время мог свободно передвигаться на четвереньках.

Держась не более чем в полуметре друг от друга, поскольку видимость была всего метров пять, мы начали спуск вниз. Сползать на коленях по не очень крутому склону в общем-то было несложно, благо путь мы просмотрели еще вечером. Света опиралась об айсбайль, а я о лыжную палку.

Примерно через час или два мы были уже внизу. Ветер здесь потише, поверхность поположе и можно ходить на ногах. Пройдя еще немного по ровной поверхности, мы остановились. Силы были практически на исходе.

Человеческий организм нуждается в периодическом отдыхе и, к сожалению, наступает такое состояние, когда заставить его работать больше невозможно никак. Достижение подобного состояния в походе — страшная вещь. Именно тогда и происходят самые различные аварии, о которых потом много пишут в книжках. Минимальный запас работоспособности, позволяющий сохранить желание бороться и выжить, всегда должен оставаться. Человек зачастую гибнет не от воздействий стихии, которым еще может быть можно противостоять, а от пришедшей апатии, чувства безысходности, навязывающейся мысли, что лучше уже, наверно, не бороться более.

Мы стали строить себе убежище, благо ослабевший внизу ветер уже позволял это делать. Выкопали в снегу яму глубиной сантиметров сорок, положили вниз оставшуюся пенку, веревку, постелили спальный мешок, залезли в него и обернулись остатками палатки. Ничего сложного, однако не так холодно, ветер задувает не сильно и, в общем, можно спать, что в нашей ситуации и есть спасение. Объятия этого целебного состояния человека захватили нас немедленно, дав организму немного расслабиться.

Проснулись мы часа через полтора. Снег засыпал нас, сдавив со всех сторон, благодаря чему не было холодно, а ветер не задувал вовсе. Однако дышать стало тяжело. Видимо, много слоев материала, покрытых сверху снегом, уже плохо пропускали свежий воздух, и внизу скапливался углекислый газ.

Я присел, свалив накопившийся слой снега. Ветер явно стал слабее. Рассвело, видимость увеличилась. Сумев организовать передышку, мы пополнили запас сил.

Встав и упаковав нехитрые принадлежности обратно, мы побрели дальше. На вершине хребта был унесен один мой бахил, поэтому я одел на ботинок лишь подбахильник и шел в нем. Снег просачивался потихоньку сверху и таял в ботинке. Надо было что-то делать с этим, однако сил не было, да и желания тоже.

Чем ниже мы спускались, тем глубже становится снег. Через пятьсот метров его толщина была уже примерно сантиметров двадцать. Идти стало заметно тяжелее. Мы начали искать удобное место, где есть снежный надув для того, чтобы выкопать пещеру. Вскоре такое место обнаружилось.

Копать было особенно нечем, поскольку все принадлежности унесло ветром. Пришлось делать это единственной миской. Снег был довольно твердый, и рыли мы по очереди.

Наша пещера получалась как-то не очень. На глубине около метра находился слой льда, глубже которого прокопать было нельзя. Из-за него высота убежища получалась явно недостаточной. Тогда мы обрушили крышу пещеры и натянули над получившейся ямой остатки палатки. У меня был с собой, на всякий случай, в аварийном наборе кусочек пленки, отражающей тепло, им мы затянули вырытый в снегу ход и, в общем, пристанище было готово.

К счастью потеплело — всего лишь минус восемь. Горы были спрятаны в сплошной низкой серой пелене. Ветер окончательно стих, предоставив нам возможность спокойно передохнуть. В убежище тепло, особенно если зажечь горелку.

Мои силы полностью меня покинули. Света попросила меня вырыть еще один кирпич и поставить к входу, но я сказал, что не могу больше. Я и вправду не мог. Этого нельзя достигать в походе никогда. Если именно в этот момент случиться непредвиденное, то все, смерть, поскольку нет сил и желания делать хоть что-то. Мы залезли в спальник и тут же отключились.

Проснулись мы, я полагаю, часа в два дня. Расслабившись, мы получили передышку. Здоровое чувство голода и жажды приятно порадовало меня, поскольку это значит, что я живу и готов бороться дальше.

Поев, мы обдумали свое положение. Ясно, что в ближайшее время ничего страшного уже с нами не произойдет. Снабженные теплой одеждой, остатками палатки, горелкой, газом, одной миской и едой, мы представляли неприступную крепость для влажного хибинского мороза.

На самом деле поход продолжается, беды нет. Без палатки ходить можно. Основные необходимые вещи у нас, к счастью, остались. Только вот одна проблема — две лыжи на двоих, а до ближайшего населенного пункта — поселка Имандра — около двадцати километров по долине. Для лыжной группы это приличный ходовой день, если учесть, что все время надо довольно активно тропить, утопая в снегу, которого предостаточно. Однако, для нас, оставшихся с двумя лыжинами от разных пар, это расстояние во много раз увеличивается. Пешеход проваливается в снег здесь как минимум по пояс, отчего для передвижения приходится рыть траншею, а двадцать километров траншеи — это, знаете ли, проблематично.

Есть вариант отправить одного из нас вниз, до поселка. Но как решить, кто пойдет? А что если с ним что-нибудь случится, например ногу сломает? Что в это время будет делать второй, не зная ничего и ожидая помощи? Кроме того, у нас только один спальный мешок на двоих и одна палатка, которую, правда, уже нельзя называть этим словом. Если первый не дойдет за один день до поселка, как он переночует? Все-таки холодно! Нет, делить группу из двух человек пополам — это слишком, надо выбираться вместе.

Остаток дня мы провели в углублении норы и в приготовлении пищи, которую немедленно и с жадностью поглощали.

11.02.98

Утро встретило нас хмурым рассветом. Неспешно поев, мы стали собираться. Нападавший в мой ботинок вчера снег, полностью намочил его, и теперь, пока мы завтракали, он подернулся корочкой льда, как изнутри, так и снаружи. Одеть это на ногу представлялось теперь невозможным.

Я оценил, как же это важно, когда плохо, не терять все же контроль над мелочами, ведь из них складывается жизнь, а в нашем случае и возможность выжить. К счастью у меня остались добротные подбахильники и чуни на подошве из пенки. Одев чуни поверх подбахильников, я получил весьма теплую обувь. На нее, правда, нельзя было застегнуть крепление от лыжи, зато обморожение мне не грозило.

Собравшись, мы двинулись. Я челночил, относя свой рюкзак, а потом Светкин. За это время она ползком проползала налегке ту же дистанцию. Из-за отсутствия ботинка лыжи плохо на мне держались. А тут тропежка, да еще пройти надо туда, обратно, да еще раз туда… Темп крайне низкий, около пятисот метров в час.

Вскоре выяснилось, что по долине дальше двигаться невозможно, так как снег становился все глубже, и проваливаться мы стали уже нешуточно. Решено было идти по нижней части хребта, где еще лежал фирн, а не снег.

За вчерашний день отдохнуть как следует не получилось. По-прежнему чувствовалась усталость, и чуть позднее полудня в ложбине мы решили встать на ночлег. Сил было крайне мало. За день мы прошли всего около двух километров.

Здесь было значительно ниже, и из появляющихся уже деревьев мы разожгли костер. Весь вечер я пытался высушить ботинок, но не очень-то успешно, к сожалению.

Я как-то расслабился. Отпустило немножко. Оба последних дня я не давал себе, да и Светке тоже говорить, что все, мол, выжили. Так, какая-то глупая суеверность. Мало ли что еще может стрястись. В то же время моя спутница уже была настроена вполне оптимистично. Ничего, дескать, выберемся.

После я себя винил, что позволял себе сомневаться в исходе похода. Руководитель, а я таким фактически являлся, не имеет на это право, даже когда дело дрянь. Понимая истинное положение вещей, он должен приободрять всех. Нельзя допускать мысли, что все может закончиться не очень-то весело. Моральное состояние группы в такие моменты крайне важно. Да, я был не прав.

Хорошо, что Светка опытный человек. Все-таки походы пятой категории сложности в большие горы, да и приличный зимний опыт сказываются. Задачу наведения морального порядка среди нас она выполняла прилежно, молодец.

12.02.98

Следующий день порадовал нас чистейшим небом. Погода круто переменилась и часы с термометром опять зашкалили. Нет, не умеют японцы делать хорошие термометры. Как только я вылез из бесформенных остатков палатки, то сразу же стал замерзать. Нужно было развести костер и еще подсушить промокший ботинок. Пока я проводил время за этим занятием, Светка приготовила завтрак.

К счастью, у нас осталось приличное количество продуктов. Есть конфеты, крупы, сахар, чай, а вот мясные изыски в основном унесло ветром. Выжили три баллона с газом, что в принципе достаточно дня на четыре полноценного питания без использования дров.

Вообще газ в зимнем походе — это еще то удовольствие. Чтобы разжечь горелку, баллон надо сначала прогреть, иначе он не горит. Раньше брали его в спальник и отогревали своим теплом. Но обниматься с холодным баллоном как-то не очень, поэтому мы стали оставлять в термосе немного чая и каждое утро весьма остывшим напитком поливали баллон, стоящий в миске. В общем, результат лучше, чем если брать его в спальник. Потом, во время приготовления пищи, теплую воду из котелка потихоньку добавляем в миску. Система, конечно, неудобна, но работоспособна. В конце готовки дно баллона покрывается внушительным слоем льда — до одного сантиметра. Его легко можно сколоть ледорубом.

Через два часа после подъема мы неспешно вышли. Решено было идти по краю непокрытой лесом части хребта, так как здесь было мало снега. Зато оказалось, что тут весьма скользко, и постоянное передвижение по такому склону потихоньку стало выматывать.

После выхода мои ноги, одетые в подмороженные с утра ботинки (ночью-то они в теплом спальнике находятся) стали быстро замерзать. Через двадцать минут я перестал их чувствовать. Никакая быстрая ходьба и интенсивные движения конечностями не помогали. Вскоре это стало меня беспокоить. Когда не чувствуешь ног значительное время, закончиться это может только обморожением.

Мы остановились. Достали компламин — средство, улучшающее периферийное кровообращение. Я съел две таблетки, и мы быстренько пошли дальше, чтобы согреться. Лучший способ избежать обморожения — это вовремя заметить онемение. В принципе, как советуют, можно остановится, разуться и тереть ноги, пока к ним не вернется чувствительность. Только вот не верю я в это. Если уж при быстрой ходьбе да в ботинках, да в подбахильниках, да в бахилах они замерзли, так уж без всего этого при температуре -30° и влажности уж точно замерзнут три, не три. Единственный альтернативный компламину способ, по-моему, — это ставить палатку, разводить костер и греться.

В течение ближайшего часа к моему беспокойству ног я не чувствовал, но затем, видимо оттопив ботинки, они согрелись, и даже стало немного жарко.

От стоянки мы пошли выше траверсом хребта. Здесь двигаться было достаточно просто, так как плотный фирн хорошо держал. Изредка, правда, попадались глубокие ложбинки, в которых находился толстый слой неспрессованного снега. Каждая из них отнимала примерно по полчаса.

К обеду мы вышли уже к оконечности хребта. Показался поселок Имандра. Существовавшее еще вчера сомнение — а выживем ли мы, сегодня исчезло полностью, особенно при виде жилья.

Мы стали думать, что же делать дальше. В принципе можно было идти напрямую в поселок, но до него оставалось еще километров шесть–семь по лесу. А там мы будем проваливаться по пояс. Темп упадет до нескольких сот метров в час. Есть еще второй вариант — повернуть налево в расщелину Аку-Аку. Там снег спрессован в фирн, и идти просто. Выйдя из расщелины, мы еще какое-то время сможем двигаться по фирну, ну а дальше останется путь по лесу длиной километра в два до железной дороги. Это намного меньше, чем до Имандры. Мы решили, что сделав крюк, в данном случае можно выиграть.

Стали отворачивать налево, поселок скрылся. По пути нам встретилась еще одна ложбина — та, что отходит от перевала Хибинпахкчорр. Проходя ее, особенно на подъем пришлось рыть траншею глубиной больше метра. Снег там сыпучий и совершенно не трамбовался. Было противно. Сил уходило страшно много. На подъем длинной метров в сто ушло минут сорок. Это препятствие совершенно выбило меня из сил. Да, правильно мы сделали, что не пошли напрямую в Имандру.

После отдыха двинулись дальше, в расщелину Аку-Аку. Снег тут оказался действительно плотным. Идти было несложно, и мы держали приличный темп.

Я обратил внимание на то, что одет в свитер и два полара — и мне не жарко. Обычно при ходьбе я раздеваюсь вплоть до футболки, а здесь… Да, видимо действительно холодно. К несчастью, моя пуховка, впитав влагу еще в яме, замерзла, и ее можно было распрямить только об колено, сделать другие упражнения, а вот одеть — ну ни как. Да и начиная оттаивать, она не грела, а только капала.

Опять-таки неприятность. Как правило, при ходьбе стараются не одевать все теплое, чтобы потом не замерзнуть. А сейчас одеть что-то еще будет невозможно.

К вечеру мы выбрались из расщелины Аку-Аку в долину, из которой начинали свой поход. Нашли нашу старую лыжню. До этого места мы дошли от станции в первый день на лыжах за несколько часов.

В понравившемся месте в лесу мы растянули между деревьями остатки палатки. Я стал очень мерзнуть. Мы залезли внутрь, завели горелку. Стало теплее. Горячая еда и чай придали сил.

Укладываясь спать, я ощутил, что мне опять страшно холодно. Я дрожал мелкой дрожью, но это не помогало. Тогда я попробовал взять в спальник свою пуховку, но кроме мокроты она, к сожалению, ничего не давала.

Видимо, я бы долго продолжал дрожать, если бы Светка не выделила бы мне край своей куртки из синтепона, которая в отличие от пуховки не замерзла. Укрывшись им, я быстро заснул.

13.02.98

Утро прошло обычным образом. Пока я готовил и поглощал завтрак, ботинки, положенные в нижней части спальника опять успели подмерзнуть. Увидев это, я выпил компламин заранее.

Наш путь шел по лесу и должен был закончиться у железной дороги. Я двигался в лыжах практически со всем весом первый, а Светка шла второй. Темп получился медленный.

Теперь, поняв, что все страшное позади, мы стали рассуждать как это хорошо — зимние походы и как это здорово — видеть зимний лес. Светка стала бросать идеи, а не пройти ли еще что-нибудь, ведь продуктов еще дня на два.

Да, в принципе на душе полегчало. Периодически мы слышали проезжающие невдалеке поезда. Стало ясно, что сегодня мы выйдем на дорогу.

Честно говоря, ненавижу ходить в лесу. Не видишь где идешь, сколько осталось. Вроде слышишь поезд, а как далеко он — неизвестно. Иногда кажется даже, что будто бы железная дорога с другой стороны. При нашем низком темпе это особенно раздражает. Идешь, идешь, а вокруг лес да лес, никакого изменения.

Наконец, часам к двум дня, мы вышли на железную дорогу. Невдалеке какие-то рабочие что-то ремонтировали. Мы подошли к ним.

Один из них, стоявший ближе всего к нам, обернулся. Он был основательно укутан, половину лица скрывала натянутая шапка. Густые мохнатые брови были сплошь в белом инее. С усов свисали сосульки.

Он выяснил кто мы, откуда. Поведал, что тут неделю как стоит мороз ниже минус тридцати. А сегодня минус сорок два с утра было. Дети даже в школу не ходят. Он не отел поверить, что мы тут уже неделю.

Узнав от нашего собеседника, что вечером идет электричка, которая собирает рабочих, мы побрели на станцию Имандра. До нее оставалось восемь километров. Однако дорога по путям это не тропежка по лесу. Она заняла у нас не более полутора часов.

Конец истории

Мы ехали в маленькой электричке из двух вагонов. Реальный мир проплывал вокруг меня как в тумане. Я все еще там, в большом приключении, давшем мне встряску, заставившем на время забыть работу, учебу и все-все из этого мира. Да, я люблю это чувство, но, собственно, как еще можно понять, что есть тепло, уют, что такое цивилизация и какое это счастье класть в горячий чай с утра не один кусочек сахара, а два или даже, если захочется, три. Как хорошо ложиться спать в теплую кровать, а вставая не получать в лицо порцию замерзшего конденсата с палатки.

Всего за одну неделю я изменился, получил урок, встряску. Во мне множество воспоминаний, рассказов, которые проживут, возможно, еще очень долго. Моя голова свежа и готова вновь к бешеному ритму и стрессам большого города. И все это — моя жизнь, мой стиль, я отдыхаю, я снова человек, я готов к работе с утра до вечера в течение многих месяцев, до следующего раза. Может быть, когда человек получает то, что хочет, другие назовут счастьем.

А вокруг в вагоне сидели суровые, укутанные в несколько тулупов, мужики. Напротив двое негромко разговаривали, добродушно оглядывая нас. Их работа окончена, и они ехали домой. Многие в вагоне спали, некоторые курили, играли в карты. Все, что удивительно, были трезвы. Они ехали тут позавчера, вчера, поедут завтра и так много лет подряд. Дети растут, жена стареет, годы идут. Электричка мчит их изо дня в день через жизнь, однообразную и серую, как долгая полярная зима.

Люди не знают, что вокруг них есть приключения, есть события, которые можно запомнить, рассказать, есть другая жизнь. Она доступна для любого, надо лишь дотянуться. Но они не знают, им не нужно знать, они получают то, что хотят: живут спокойно. Очевидно, это их счастье.