Второму отделению НТП 2002-2003
Кто такой кирпичечен
|
Фауны - наши друзья Надпись где-то в горах Тянь-Шаня |
Кирпичечен – это дикобраз. Он там водится, в Кыргызстане, вместе с сары-чычканом. Когда мы увидели это слово, изучая словарь в вагоне поезда Моска-Бишкек, то очень развеселились.
Правда, ударение сначала произносили неправильно, на третьем слоге. Казалось, что так лучше звучит. Потом кыргызский мальчик Кутман, ехавший девятым в нашем плацкартном закутке на шестерых (десятым был его папа), объяснил, как правильно. Он так выразительно показал, прошипев с верхней полки и расставив руки, кто такой этот кирпичечен, что это колючее слово с ударением на последний слог уже нельзя было забыть.
Чтобы похвастать знанием языка, мы было решили приветствовать встречавшего нас на вокзале Олега словами “Салам, чон каарман кирпичечен!”. Но когда увидели, как давно он не брился, в перерыве между походами путешествуя по Ошу и Бухаре, передумали и назвали инструктора не большим отважным дикобразом, а “чон сары сакал” - большой жёлтой бородой.
Так среди нескончаемых сладких дынь и пустынных казахских степей зародилась любовь к кыргызскому языку. А концу третьего дня дороги, когда позади уже остался Шымкент, мы стали приближаться к казахско-кыргызской границе, отчего проводник Яша впервые за всю дорогу вымыл пол в вагоне. На горизонте показались горы, и кто-то спешно принялся дошивать наколенники, кто-то – тормошить рюкзак, а те, кому ничего этого делать было не надо – разыгрывать в одном из купе очередную партию мафии.
Мы – это отделение инструктора Олега из клуба “Вестра”. Олег прозвал нас чучундрами и принёс откуда-то бодрый возглас “пога”, который был с радостью принят. А сары-чычкан – это жёлтая мышка. Суслик.
Ёлки
|
Да ёлки! Алёнка |
Тянь-шаньские ели высокие и острые, и покрытый ими склон похож на бок ощетинившегося кирпичечена. Только такого кирпичечена, которого жизнь изрядно потрепала, потому что весь тёмно-зелёный лес в долинах прочерчен удивительно чёткими светлыми травянистыми полосами шириной в несколько десятков метров – прочёсами от лавин.
Под одним из таких прочёсов в первый же день путешествия нам встретился снежный мостик. Мы бодро шли вверх по дороге вдоль Арашана, углубляясь в долину. Впереди – то рассказывающий разные истроии Олег, то кто-то ещё, замыкала Наташа со своим “Зенитом” наперевес. А мостик был перекинут через реку, можно было просто взять и пройти по нему на противопложный берег. Сошедшая когда-то зимой или весной лавина перегородила Арашан узкой плотиной. С приходом тёплых дней эта снежная преграда стала подтаивать, и сверху на ней образовался панцирь из смешавшихся со снегом веток, травы и земли. Он защитил плотину сверху от дальнейшего таяния, а река прорезала её снизу насквозь. Так и получился мостик, прочно стоящий в августе, когда на Тянь-Шане лето в самом разгаре, вокруг всё зеленеет и солнце высоко – ближе к зениту на десять градусов, чем в нашей средней полосе.
В этот же день встретился и первый представитель дикой фауны. Мы остановились на привал с чаепитием, и я с сотовым телефоном в кармане и фотоаппаратом через плечо полез на невысокий холмик, отрастающий от склона долины, в поисках сети и кадров. Сигнала сети наверху не было, но оказалось, что вся вершина холмика покрыта морем мелких голубых и белых цветов. Как будто подёрнутое облаками небо отражалось в густом ковре травинок, и всё отражение подрагивало от лёгкого ветерка. На одном из камней-островов этого моря лежала змея. Я стал подкрадываться к ней, наведя объектив и держа палец на спуске, и подошёл слишком близко. Змея с шипением скользнула за камень, я спустил затвор в надежде заполучить хотя бы хвост. Но на снимке потом не оказалось даже самого маленького его кончика.
Вечером под ёлками был разбит лагерь, уже второй за поход. Предыдущий тоже был среди ёлок, но в этот раз они почти нависали над палатками. Мы встали в трёхстах метрах от “курорта” Алтын Арашан, образовавшегося около горячего источника. Удивительно: тёплая вода бьёт из склона всего в нескольких десятках метров от холодной, бурной речки. То же самое и в долине реки Джети Огюз. Там место, где бьют ключи, так и называется – Джылуу Суу.
Джети (а по-кыргызски – просто жети: ж читается как дж) – семь, Огюз – вол. Почему река и курорт называются Семь Волов, мы не узнали. Там ещё есть вершина Огюз Баши – воловья голова, которую недавно переименовали в пик Ельцина. А жылуу суу – тёплая вода.
Утром некоторые приняли тёплые ванны в ключах и сказали, что это очень приятно. А Наташа, Юля и я решили встретить рассвет на вершине соседней горы. До вершины дойти мы не успели и расположились на травянистом склоне, забравшись выше кустов арчи, которыми склон, как щетинкой, опушён в нижней части. С увеличением высоты арча сменяет ёлки и кустарники, а потом сама уступает место лугам из трав и манжетки, луга – каменным россыпям морены, те – языкам ледников, ледники – ослепительным снежным стенам и скалам основного хребта. На склоне, в облаке запаха неизвестно каких трав и цветов, мы наблюдали, как первые лучи солнца касаются скальных и лесистых гребней на другой стороне долины, как вдали появляются из тумана разноцветные вершины, становится ярче и светлее тонкая ниточка реки внизу, краски окружающего мира насыщаются и всё оживает после свежей, прохладной ночи.
Потом мы много раз стояли биваком среди тянь-шаньских елей. А в предпоследний день похода прятались под большой ёлкой от дождя. Широкие и густые колючие лапы укрыли всю группу – к тому времени одиннадцать человек. Олег рассказал, что он однажды чуть ли не целую ночь спал под такой ёлкой во время ливня и совсем не промок. Вот такие ёлки.
Курут
|
- А что такое шоро? Разговор на базаре в Оше |
По дороге из Бишкека в Каракол решено было где-нибудь поесть. Водители остановили автобус около ашканы. Но все сразу бросились не туда, а в стоящую ниже белую глиняную хаджат-кану.
Кана – это дом, постройка, аш – еда. Вместе получается трактир, столовая. Ещё есть слово ашказан – желудок. Что такое хаджат, не знаю, но хаджат-кана – это сортир. На всякий случай: баня по-кыргызски – мончо, а постричься можно в чач-тарач.
Увидев, что возле пыльной придорожной юрты торгуют какими-то белыми шариками размером чуть меньше мячика для настольного тенниса, я вспомнил легенду, рассказанную в поезде разговорчивым проводником. Как-то где-то в Азии жил-был правитель, который повелел уничтожить всех мудрецов в своих владениях, боясь, что они смогут захватить власть. Аксакалов из всех селений приведели к огромной, глубокой вырытой яме и закопали в неё живьём.
Ак – белая, сакал – борода. Чтобы пожелать счастливого пути, говорят “ак жол”, буквально – белой дороги. Рельсы же – это железная дорога, темир жол.
А через несколько недель после казни у правителя в горле крепко застряла острая кость. Только вытащить её было уже некому – все целители были зарыты. Но в надежде на то, что кто-то ещё не погиб, слуги раскопали яму. Оказалось, что выжили трое мудрецов. Они взяли с собой по мешочку с курутом и смогли долго подпитывать этой едой свои силы. Кость из горла правителя аксакалы достали и стали сами править страной, казнив тирана.
Курут – это высушенный скисший солёный творог. Такой способ очень долгого хранения молока, поскольку портиться в куруте уже нечему. Всё, что можно, уже прокисло, а влага испарилась. На Ош Базары в Бишкеке есть целые курутные ряды. Каких только шариков, цилиндриков и просто кусочков там нет! Солёные и слабосолёные, жирные и нежирные, потвёрже и помягче, и всё, как и везде на базаре, можно попробовать. И всё – огромными мешками.
Но тогда, возле ашканы, никто ещё не знал, что это такое. Я купил два шарика. Очень удобная еда, можно набить такими шариками карманы. Один надкусил. Как бы точнее описать этот вкус: кисло-солёный и терпкий, довольно грубый, вызывает сухость. А вообще – противно, да и всё тут. Но это только поначалу, точно также было и с кумысом, и с шоро. С шоро дело было даже ещё хуже – мы очень долго не могли привыкнуть к этому рвущемуся из бутылки наружу сильнее, чем шампанское, напитку. Потом всё оказалось по-своему вкусным. Кто-то, правда, так и не распробовал скрывающуюся за грубостью восточную тонкость.
С первого раза я смог съесть целый шарик. Втрой дал попробовать Лене, она откусила, поморщилась и вернула курут мне. Такой же эффект курут производил на всех, кому я его потом, привезя домой, давал попробовать: “Ну как можно это есть!”. Дома даже набат – фруктовый перекристаллизованный сахар – мало кому понравился.
Не помню, пробовала ли курут Юля (кажется, он и её сморщил), но пока народ в ашкане впервые ел лагман, манты и шорпо, они с Леной остужали ноги в журчавшей под ашканой речке, а я изучал действие поляризационного светофильтра, вращая его и делая небо то густо-синим, то обычным, пронзительно-голубым.
Из названий блюд кыргызской, а точнее, дунганской и уйгурской кухни только одно, беш-бармак, переводится буквально – пять пальцев. Продукты называются коротко: нан – хлеб, сют – молоко, айран – так и есть. Но не подумайте, что ырыс – это ириски. Ырыс – это по-кыргызски счастье.
Шоро, или максым, тоже довелось попробовать в первый день. Этот напиток чем-то напоминает квас. Но брожение в нём идёт так интенсивно, что из закрытой бутылки надо сначало долго и осторожно стравливать газ. На обратной дороге Миша взял в поезд шоро и похожий на шоро бозо. Ну и пенились же они в жарком вагоне!
Ала Кёл
|
- Людка, пойдём, а то придёт сары-чычкан и тебя съест... Олег - Люда на спуске с перевала Панорамного |
Поднявшись по долине притока Арашана и переночевав рядом с вывалившейся, как большой шершавый язык, из уже пустого ледникового цирка мореной, мы в середине третьего дня путешествия подошли под перевал Ала Кёл. По пути к нему, глядя издалека на седловину с тонкой полоской снега и едва заметной тропкой, я думал о том, как мы полезем на наш первый перевал. С расстояния в пару километров склон казался очень крутым из-за того, что смотришь прямо на него, в лоб.
Все называют перевал по-русски – Алакёль. Но правильное кыргызское произношение – Ала Кёл, снежное озеро. То же и с Иссык-Кулем: Ысык Кёл – горячее озеро.
Из-под самого перевального взлёта вид совсем другой: склон как склон, двести метров сыпухи. “Вот вам и ленинские места!” - сказал Олег, когда мы, надев каски, стали подниматься по нему, иногда после шага вперёд съезжая на два назад. В середине склона сделали небольшой привал – немного тяжело было идти во время акклиматизации. А те, кто встречал рассвет на склоне, хорошо ощущали утомляющее влияние своего восхождения уже второй день.
Седловина оказалась широкой, и сначала не было видно, что скрывается за противоположным её краем. Когда мы подошли к нему ближе, взору открылось то, что приковало его всего на несколько десятков минут лишь потому, что надо было начинать спуск. Далеко внизу, прямо под нами в котловине, образованной причудливо сладчатыми на фоне неба горными цепями, среди узких зелёных берегов и осыпных склонов лежало густо-бирюзовое озеро, покрытое едва заметной серябряной зыбью. Свежий ветер обдувал седловину и неслышно скользили по озеру тёмные тени облаков. От этого казалось, будто под водой плавают огромные неведомые создания.
Плотной группой, чтобы не сбрасывать друг на друга острые обветренные камни, мы быстро спустились с седловины на травянистый склон и остановились на небольшой отдых. Сбросив рюкзак, я побежал вниз, к озеру, обходя лежащие среди травы куски скал. Из-под ног взлетали маленькие мотыльки. Их было столько, что над травой поднимались и рассыпались лёгкие облака пёстрых крылышек! Я окунулся в непрозрачную сковывающую холодом воду, сделал десяток гребков и мотыльком выпорхнул на берег.
Мы нашли место для палаток в нескольких метрах от воды. Уже темнело, и с сумерками наступала прохлада. Над Ала Кёлом взошла луна. Кроме нас, в котловине не было никого. Стояла тишина, небо было ясное, звёзды висели над чёрными вершинами и плавали на поверхности озера. Прямо над гребнем хребта мерцала, то исчезая, то вновь появляясь, яркая точка. Звезда ли это? Уж не чёрный ли альпинист бродит там, прямо над нами, по крутым скалам? Мы погасили фонарики и разошлись спать.
Рассвет в горах стремителен. Вот ещё темно и холодно, и вдруг лучи вспыхнувшего солнца вырываются из-за хребта на востоке и заливают всё ярким теплом, искрясь на мокрых прибрежных камнях Ала Кёла. Мы направились в обход озера, чтобы выйти из его котловины. Лёша было вырвался далеко вперёд, но был настигнут и нагружен дополнительной основной верёвкой.
Перевал Панорамный оказался камнеопасным и подарил нам затяжной спуск по сухой долине. Завершив его в уже в темноте, мы пришли к кошу и, согретые густым от молока чаем, окунулись в глубокий палаточно-спальниковый сон.
Переправа
|
Ох, чучундры... Олег |
Мы выбрали площадку для стоянки почти под самым языком ледника Он-Тёр. До вечера было много времени, в лагере сидеть не хотелось. Я предложил сделать вылазку к небольшим водопадам, что срывались с бортов долины. Наташа, Маша и Лена направились к водопаду, шумевшему прямо над нашим лагерем, а Алёнка, Юля и я – к тому, что бы на другом берегу мутной, разлившейся на множество рукавов речки Он-Тёр. Получили добро инструктора, надели каски, взяли ледорубы и пошли.
Название Он-Тёр мы не смогли однозначно перевести: то-ли чужой перевал, то-ли правый. В итоге сошлись на первом варианте, хотя мне больше нравится второй. Как переводится Кёл-Тёр, уже можно не писать – и так ясно.
Наша тройка дошла до речки и перешла мелкий рукав. За ним был второй, в том месте неширокий. Пока мы с Алёной стояли и думали, Юля разулась и зашла в реку. Дойдя до середины, она сказала, что её сносит, и вернулась назад. Мы встали втроём плечом к плечу, обхватили друг друга и начали бродить вместе шеренгой. Перед этим я и Алёнка тоже разулись – жаль было ботинки мочить.
Вот прошли две трети, лицом к течению, босиком и с ледорубами, и походим к противоположному берегу, уже почти по пояс в воде. И тут Алёнку, оказавшуюся к этому моменту в центре реки, начинает сбивать поток. Она кричит, что не может удержаться. Я пытаюсь удежать её, нас с Юлей тоже едва не сбивает с ног, Алёнка валится в воду, течение отрывает её от меня и уносит вниз. С криком “Алёнку унесло!” мы, бросив ледорубы, ботинки и черпнувший воды фотоаппарат на берег, до которого не добрались, побежали в потоке за удаляющейся оранжевой каской...
Потом шедшие к другому водопаду рассказали, что решили посмотреть со своего склона на нас и увидели, как две каски погрузились, а третья каска поплыла. Они стали кричать оставшимся в лагере, и те бросились к нам.
Алёнка остановилась метров через пятьдесят, где река широко разливалась и становилась мелкой, как-то зарубившись в камнях штычком ледоруба. Мы подбежали к ней, вцепились, помогли подняться и вместе выбрались на островок. Посмотрев на себя, глянули на берег и увидели сбегавшийся народ. Напуганный Олег нёс аптечку. Увидев, что все целы, он прокричал нам сквозь шум воды, чтобы мы ждали, пока они не принесут обувь. Речка оказалось глубокой только в месте нашей неудачной переправы. Олег и Катя пришли с лыжными палками, и мы вернулись в лагерь, где нас напоили тёплым компотом со спиртом и отправили греться в спальники.
Этои урок дался нам ценой испуга и синяков на ногах. Следующую речку вся группа бродила правильно и уверенно.
Небесные горы
|
Азиатские пыльные тропы... Юрий Визбор |
Над седловиной перевала Он-Тёр возвышается маленькая острая скальная башенка, издали похожая на минарет. Когда мы спускались с перевала, солнце было уже совсем низко, и минарет отбрасывал длинную тень на ледник Кёл-Тёр. Снега Джигита всё ещё сохраняли сияющую белизну, а справа пики Бригантина и Альбатрос становились алыми, впереди, в стороне Ысык Кёла, розовые облака переходили в оранжевое небо. Но вот и Джигит покраснел в последних лучах заката и погас, и горы погрузились в ночь.
Потом был ещё первал Озёрный. Под ним мы уже в темноте, выхватывая из ночи белыми лучами фонариков покрытые рыжим и зелёным лишайником скалы, спускались дюльфером с неожиданно возникших на пути бараньих лбов. Потом, увлёкшись ходьбой, промахнулись мимо нужной долины так, что местные джигиты оценили промах в “два часа с конём”. Наконец, спустившись с Асан-Тёра мимо красных скал долины Чон Кызыл Суу в Покровку, мы уехали через Каракол в Бишкек.
Кара Кол – чёрная рука. “Он был очень сильным и всех рвал” - рассказали нам про этого легендарного героя-освободителя в автобусе. Каракол в советское время назывался Пржевальском, из чего не стоит делать вывод, что чёрной рукой прозвали русского путешественника. А вообще более известен герой Манас, о котором повествует кыргызский эпос.
В Кыргызстане много необычного. Неповторимый азиатский колорит там повсюду – и в горных долинах, и в городах, и на пёстрых восточных базарах, и даже в поездах. На Кавказе я не нашёл ничего подобного – Кавказ суров, тесен, капризно-дождлив и камнеопасен. Тянь-Шань показал себя тёплым, ясным и необъятным. Говорят, конечно, что единички и двойки – они все такие, но в Азии – красиво!
Я думаю, что именно атмосфера Азии оставила после Тянь-Шаня во многих из нас, впервые ступивших на каменистые тропы и ледники, любовь к горам. Ну, и безусловно, начальное знание кыргызского. Жакши кал!
Что значит – всего хорошего! Если вы окажетесь в Кыргызстане и услышите это, отвечайте “жакши бар” - и вам всего доброго!
|
Февраль-сентябрь 2004 года |